Неточные совпадения
Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей, и перед нами мелькали приветные
огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело и
пошел мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я с благоговением посмотрел
на штабс-капитана…
— Бог приберег от такой беды, пожар бы еще хуже; сам сгорел, отец мой. Внутри у него как-то загорелось, чересчур выпил, только синий
огонек пошел от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь, а такой был преискусный кузнец! и теперь мне выехать не
на чем: некому лошадей подковать.
Ближе к Таврическому саду люди
шли негустой, но почти сплошной толпою,
на Литейном, где-то около моста, а может быть, за мостом,
на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него остались только стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких
огоньков, они трепетно вылетали
на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались в темно-серый бумажный пепел.
Внизу в большой комнате они толпились, точно
на вокзале, плотной массой
шли к буфету; он сверкал разноцветным стеклом бутылок, а среди бутылок, над маленькой дверью, между двух шкафов, возвышался тяжелый киот, с золотым виноградом, в нем — темноликая икона; пред иконой, в хрустальной лампаде, трепетал
огонек, и это придавало буфету странное сходство с иконостасом часовни.
В груди у Половодова точно что жгло, язык пересох, снег попадал ему за раскрытый воротник шубы, но он ничего не чувствовал, кроме глухого отчаяния, которое придавило его как камень. Вот
на каланче пробило двенадцать часов… Нужно было куда-нибудь
идти; но куда?.. К своему очагу, в «Магнит»? Пошатываясь, Половодов, как пьяный, побрел вниз по Нагорной улице. Огни в домах везде были потушены; глухая осенняя ночь точно проглотила весь город. Только в одном месте светил
огонек… Половодов узнал дом Заплатиной.
Все почувствовали прилив энергии и
пошли бодрее. Как бы в ответ
на его слова впереди послышался отдаленный собачий лай. Еще один поворот, и мы увидели
огоньки. Это было китайское селение Сянь-ши-хеза [Сянь-ши-хэ-цзы — ароматная речка.].
—
Пошел вон! — сказал отец. Крыжановский поцеловал у матери руку, сказал: «святая женщина», и радостно скрылся. Мы поняли как-то сразу, что все кончено, и Крыжановский останется
на службе. Действительно,
на следующей день он опять, как ни в чем не бывало, работал в архиве.
Огонек из решетчатого оконца светил
на двор до поздней ночи.
На полдороге стало темнеть, и скоро нас окутала настоящая тьма. Я уже потерял надежду, что когда-нибудь будет конец этой прогулке, и
шел ощупью, болтаясь по колена в воде и спотыкаясь о бревна. Кругом меня и моих спутников там и сям мелькали или тлели неподвижно блуждающие
огоньки; светились фосфором целые лужи и громадные гниющие деревья, а сапоги мои были усыпаны движущимися точками, которые горели, как ивановские светляки.
Зачем шатался
на прииски Петр Васильич, никто хорошенько не знал, хотя и догадывались, что он спроста не
пойдет время тратить. Не таковский мужик… Особенно недолюбливал его Матюшка, старавшийся в компании поднять
на смех или устроить какую-нибудь каверзу. Петр Васильич относился ко всему свысока, точно дело
шло не о нем. Однако он не укрылся от зоркого и опытного взгляда Кишкина. Раз они сидели и беседовали около
огонька самым мирным образом. Рабочие уже спали в балагане.
Тем не менее сначала это была борьба чисто платоническая. Генерал один
на один беседовал в кабинете с воображаемым нигилистом, старался образумить его, доказывал опасность сего, и хотя постоянно уклонялся от объяснения, что следует разуметь под словом сие,но по тем
огонькам, которые бегали при этом в его глазах, ясно было видно, что дело
идет совсем не о неведомом каком-то нигилизме, а о совершившихся новшествах, которые, собственно, и составляли неизбывную обиду, подлежавшую генеральскому отмщению.
Вышед
на улицу, Флегонт Михайлыч приостановился, подумал немного и потом не
пошел по обыкновению домой, а поворотил в совершенно другую сторону. Ночь была осенняя, темная, хоть глаз, как говорится, выколи; порывистый ветер опахивал холодными волнами и воймя завывал где-то в соседней трубе. В целом городе хотя бы в одном доме промелькнул
огонек: все уже мирно спали, и только в гостином дворе протявкивали изредка собаки.
Жилище батарейного командира, которое указал ему часовой, был небольшой 2-х этажный домик со входом с двора. В одном из окон, залепленном бумагой, светился слабый
огонек свечки. Денщик сидел
на крыльце и курил трубку. Он
пошел доложить батарейному командиру и ввел Володю в комнату. В комнате между двух окон, под разбитым зеркалом, стоял стол, заваленный казенными бумагами, несколько стульев и железная кровать с чистой постелью и маленьким ковриком около нее.
Зимняя ночь тянулась долго-долго, и черные окна пустой дачи угрюмо глядели
на обледеневший неподвижный сад. Иногда в них как будто вспыхивал голубоватый
огонек: то отражалась
на стекле упавшая звезда, или остророгий месяц
посылал свой робкий луч.
Пароход
шел тихо, среди других пароходов, сновавших, точно водяные жуки, по заливу. Солнце село, а город все выплывал и выплывал навстречу, дома вырастали,
огоньки зажигались рядами и в беспорядке дрожали в воде, двигались и перекрещивались внизу, и стояли высоко в небе. Небо темнело, но
на нем ясно еще рисовалась высоко в воздухе тонкая сетка огромного, невиданного моста.
Он приподнял раненого, в котором читатели, вероятно, узнали уже боярина Кручину-Шалонского, положил его
на плеча и, сгибаясь под этой ношею,
пошел вдоль поперечной дороги, в конце которой мелькал сквозь чащу деревьев едва заметный, тусклый
огонек.
— А ведь вы и меня
на грех навели, — проговорил он. — Ха-ха… Нашли волков!.. Я и позабыл совсем, что сегодня у инородцев праздник. Аллах им
послал веселую скотинку, вот они и поют! Огонек-то видите
на берегу? — там
идет пир горой.
— Ну, какая
идет там жарня! — сказал Зарядьев, смотря
на противуположный берег речки, подернутый густым дымом, сквозь которого прорывались беспрестанно яркие
огоньки. — Ненадолго наших двух рот станет. Да что с тобой, Сицкой, сделалось? — продолжал он, обращаясь к одному молодому прапорщику. —
На тебе лица нет! Помилуй, разве ты в первый раз в деле?
Спускались сумерки. По линии, в направлении к Москве, виднелись
огоньки. Целое созвездие
огоньков мерцало неопределенно и смутно. Один передвигался — это
шел товарный поезд. Беременная сторожиха выползла из будки. Больной ребенок был у нее
на одной руке, сигнальный фонарь в другой… Заговорили рельсы, тихо, тонко, чуть слышно, как будто что-то переливалось под землей. Потом это перешло в клокотание, и через две минуты тяжелый поезд прогромыхал мимо платформы.
Отъехав верст двадцать, Арефа свернул в лесок покормить свою кобылу. «Ведь вот тварь, а чувствует, что домой
идет, и башкой вертит». Прилег Арефа
на травку, а кобыла около него ходит да травку пощипывает. «Хорошо бы
огонек разложить, да страшно: как раз кто-нибудь наедет
на дым, и повернут раба божия обратно в Баламутский завод. Нет, уж достаточно натерпелся за свою простоту».
Уже было темно, когда мы, сойдя с берега, перешли проток Дуная по небольшому мосту и
пошли по низкому песчаному острову, еще мокрому от только что спавшей с него воды. Помню резкий лязг штыков сталкивавшихся в темноте солдат, глухое дребезжание обгонявшей нас артиллерии, черную массу широкой реки,
огоньки на другом берегу, куда мы должны были переправиться завтра и где, я думал, завтра же будет новый бой.
Теперь мы
шли по большому сумрачному двору, где то и дело встречались полуразвалившиеся постройки — сараи, погреба и конюшни. Когда-то, очень давно, должно быть, он процветал, этот двор, вместе с замком моей бабушки, но сейчас слишком наглядная печать запустения лежала
на всем. Чем-то могильным, нежилым и угрюмым веяло от этих сырых, заплесневелых стен, от мрачного главного здания, смотревшего
на меня единственным, как у циклопа, глазом, вернее, единственным
огоньком, мелькавшим в крайнем окне.
Но голос смолк. Моряки постояли, ожидая, не запоет ли певица еще. Какая-то тень мелькнула
на балконе и скрылась. В вилле погасли
огоньки, и моряки
пошли к пристани, у которой дожидался их катер с «Коршуна».
А
на другой день, когда корвет уже был далеко от С.-Франциско, Ашанин первый раз вступил
на офицерскую вахту с 8 до 12 ночи и, гордый новой и ответственной обязанностью, зорко и внимательно посматривал и
на горизонт, и
на паруса и все представлял себе опасности: то ему казалось, что брам-стеньги гнутся и надо убрать брамсели, то ему мерещились в темноте ночи впереди
огоньки встречного судна, то казалось, что
на горизонте чернеет шквалистое облачко, — и он нервно и слишком громко командовал: «
на марс-фалах стоять!» или «вперед смотреть!»,
посылал за капитаном и смущался, что напрасно его беспокоил.
Скоро шлюпка миновала ряд судов, стоявших близ города, и ходко
шла вперед по довольно пустынному рейду. Ночь была темная. Ашанин испытывал не особенно приятные ощущения. Ему казалось, что вот-вот
на него кинется загребной, здоровенный детина с неприятным подозрительным лицом, обратившим
на себя внимание еще
на пристани, и он зорко следил за ним и в то же время кидал взгляды вперед: не покажутся ли
огоньки «Коршуна», стоявшего почти у выхода в море.
Место для ловли рыбы, сушилка, составленные лодки
на берегу и т. д. — все указывало, что где-то недалеко есть люди. Собаки тоже, как бы почуяв близость человеческого жилья,
пошли бодрее. Вот и дорога, вот и свежие следы лыж. Кто-то недавно рубил дрова. И действительно, едва мы вышли
на синдинскую протоку, как увидели с правой стороны
огоньки. Это было гольдское селение Люмоми.
Бывает, что
идешь темной ночью по лесу, и если в это время светит вдали
огонек, то
на душе почему-то так хорошо, что не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя прямо в лицо.
Тарантас спустился с дороги в лощину. Левее,
на пригорке, забелела колокольня.
Пошли заборы… Переехали мост и стали подниматься мимо каких-то амбаров, а минут через пять въехали
на площадь, похожую
на поляну, обстроенную обывательскими домиками… Кое-где в окнах уже замелькали
огоньки.
Впереди, невдалеке от низменного берега, чуть-чуть отделялись от сумрачного беззвездного неба стены обгорелого собора с провалившимся куполом. Ниже
шли остатки монастырской ограды. Теркин и Серафима, все мокрые и еще тяжело дышащие,
шли на красный
огонек костра. Там они обсушатся.
Я
шел по узкой тропинке у самого края железнодорожной насыпи. Лунный свет скользил по рельсам,
на которых уже лежала роса. Большие тени от облаков то и дело пробегали по насыпи. Далеко впереди покойно горел тусклый зеленый
огонек.
Я
пошел прочь. Переводя дух, огляделся. Должно быть, уж поздно было. Нигде в окнах ни
огонька,
на улицах пустынная тишина.
Шел, и душа была полна грешным, горячим счастьем: часто теперь буду ходить сюда, дождусь, что увижу, как она будет раздеваться…
Напившись чаю и отдохнув, она вышла погулять. Солнце уже село. От монастырского цветника повеяло
на княгиню душистой влагой только что политой резеды, из церкви донеслось тихое пение мужских голосов, которое издали казалось очень приятным и грустным.
Шла всенощная. В темных окнах, где кротко мерцали лампадные
огоньки, в тенях, в фигуре старика монаха, сидевшего
на паперти около образа с кружкой, было написано столько безмятежного покоя, что княгине почему-то захотелось плакать…
В конце пути тропинка
шла вверх и около церковной ограды впадала в дорогу. Здесь офицеры, утомленные ходьбой
на гору, посидели, покурили.
На другом берегу показался красный тусклый
огонек, и они от нечего делать долго решали, костер ли это, огонь ли в окне, или что-нибудь другое… Рябович тоже глядел
на огонь, и ему казалось, что этот огонь улыбался и подмигивал ему с таким видом, как будто знал о поцелуе.
Под вечер мы получили из штаба корпуса приказ: обоим госпиталям немедленно двинуться
на юг, стать и развернуться у станции Шахе. Спешно увязывались фуры, запрягались лошади. Солнце садилось;
на юге, всего за версту от нас, роями вспыхивали в воздухе
огоньки японских шрапнелей, перекатывалась ружейная трескотня. Нам предстояло
идти прямо туда.
Отгремел январский бой под Сандепу. Несколько дней студеный воздух дрожал от непрерывной канонады,
на вечерней заре виднелись
на западе
огоньки вспыхивающих шрапнелей. Было так холодно, что в топленных фанзах, укутавшись всем, чем возможно, мы не могли спать от холода. А там
на этом морозе
шли бои.
Тонкие, нежные черты лица, правильный носик и пухленькие губки, несмотря
на то, что Симочке
шел двадцать четвертый год, придавали ей вид девочки, и лишь большие темно-карие, почти черные глаза, горевшие бедовым, много сулящим
огоньком, красноречиво выдавали в ней женщину.
— Говорю, надо… Я там фонарь поставлю,
на огонек иди… Не пустовать же гробу, не годится…
Огоньки же, видимые в некоторых местах, говорил он, не должны никого тревожить, потому что они разложены крестьянскими детьми, стерегущими в ночном свои стада; а хотя б между ними были и старшие, то известно, прибавлял Вольдемар, что латыш не тронется с места, пока не
пойдешь к нему под нос и не расшевелишь его силою; без того целое войско может пройти мимо него, не обратив
на себя его внимания.
Он долго прохаживался по поселку. Огни в нем гасли один за другим, погас и
огонек в окне светлицы Ксении Яковлевны. Ночь окончательно спустилась
на землю. Ермак медленно
пошел от своей избы по направлению к хоромам — ему хотелось быть поближе к милой для него девушке. Он
шел задумчиво и уже был почти у самого острога, когда до слуха его донесся подозрительный шорох.
Повозка слабо погромыхивала; жестянщики напирали грудью и быстро
шли, в такт помахивая головами; а далеко перед ними, почти
на горизонте, светлой и яркой точкой блистал
огонек.
А другой
пошел по снегу: походил, вышел
на дорогу и кричит нам: «Никуда не ездите,
огоньки у вас в глазах, везде заблудитесь и пропадете, а вот крепкая дорога, и я стою
на ней, она выведет нас».